Вспомнилось.
С музыкой у меня отношения специфические, так было всегда, по всей видимости. Мало что люблю, подавляющую часть известных другим мелодий не узнаю, и т.д., и похоже, что слух мой музыкальным всё-таки не назвать. Но, когда была ребенком, считалось, что что-то в музыке всё же слышу. В частности, потому, что танцую скорее под музыку, чем поперек ей. Если кто пытался танцевать поперек музыки, знает, как это сложно.
На этом фоне было взято в прокате пианино, и меня начали учить на нём играть. По разным причинам, не я ходила в музыкальную школу, а учительница музыки к нам домой. Это была молодая женщина, думаю, не более, чем двадцати пяти лет. Помню нетривиальную одежду - джинсы и свитера с шалевыми воротниками, всё какое-то мягкое. Взрослые вокруг одевались иначе. Духи её до сих пор помню. Длинные белые ухоженные руки, длинные ногти, мохнатые волосы - а цвет волос и ногтей не помню, большие глаза, кажется, светлые. И вот несмотря на эту внешнюю мягкость и мохнатость, впечатление она производила отчужденно-холодное. С ней было не поговорить. Мне было десять на момент начала обучения, потребность в диалоге с учителем была огромна, а здесь - её монолог, мой монолог, и ничего другого. Она садилась за инструмент, красиво играла - мне было очевидно, что да, это красивая музыка, более того, это какая-то очень правильная музыка, я так не могу. Она сообщала, что надо делать, как правило, это были какие-то упражнения вроде гамм или играние этюдов, позже - адажио и менуэтов. У произведений были авторы - неизвестные мне фамилии, указанные между названием и самим произведением. Позже прибавились еще рекомендации, как играть. "Торжественно", "оживленно", еще как-то. Я не понимала, о чем эти произведения, кроме того, они казались почти одинаковыми. Я была уверена, что разница между этюдом и адажио в том, что этюд занимает полстраницы, а адажио - целую. Имена авторов не были связаны хоть с какими-то представлениями об этих людях. Как реализовать указание типа "оживленно", я себе не представляла. Учительница, меж тем, интересовалась больше технической стороной дела: попаданием в ноты, соблюдением размера нот, и, главное, тем, чтобы я брала конкретную ноту нужным пальцем, а ни в коем случае не другим. Мы играли какие-то разминочные упражнения, потом пресловутый этюд или другое произведение, я играла и переигрывала, потому что после ошибки же надо начинать сначала. В конце занятия учительница играла какие-то песенные мелодии, я пела нехитрые тексты детских песен. Так проходил час. Она почти дремала во время моей игры, активизируясь лишь в случае ошибки. Те два-три эпизода, когда она удостоила меня похвалы, долго помнились. Замечания забывались из-за избыточности и привычности. Она была, видимо, одарена музыкально, но совершенно не понимала, преподавать - это что делать, и не осознавала, что это, в первую очередь, вопрос контакта, а не техники или самопрезентации. То, что позже я прочитаю у Бернса в книге про Я-концепцию и воспитание, "учитель учит, в первую очередь, кого-то, и только потом - чему-то", было ей неведомо даже интуитивно. Мне же по-детски хотелось нравиться, вызывать симпатию. Хотя бы чтобы со мной нормально общались, а не как в каком-то взрослом учреждении, указаниями, и чтобы на меня непосредственно реагировали, а не сквозь призму извращенно понимаемой "воспитательной задачи" или чего-то вроде того.
Мы не совпали.
Я утратила интерес к занятиям очень быстро. Бессмысленность этого часа, повторявшегося дважды в неделю, нарастала, заниматься между уроками я почти прекратила, но была слишком послушной и даже в чем-то инертной, чтобы сказать "стоп" без явной для родителей причины. Так прошло полтора года. Думаю, моя учительница порядком помучилась со мной - динамики-то не было. Она, на свой лад, всё-таки старалась, я же её обламывала раз за разом. Те же ошибки, тот же замедленный темп, та же маленькая девочка, которая явно не соображает, "не понимает", но за которую платят. Где эта девочка, а где - та великая музыка, которую моя учительница способна была бы сыграть на каком-нибудь концерте и к которой она, вроде как, должна девочку вести.
Однажды фрустрация моей учительницы достигла пика, формальной причиной тому было, что я опять взяла какую-то ноту не тем пальцем, и она закричала на меня. Текст крика забылся, кажется, почти сразу. Она стояла и кричала. Я тоже встала и сказала нечто вроде: "это мой дом. Здесь не надо кричать. Вы будете кричать у себя дома." Мне было 11 лет. Она вылетела из комнаты. Моей маме, в ответ на жалобы, пришлось сказать, что "да, девочка необычная" и "давайте сделаем перерыв". Ничего лучше нельзя было придумать. Так закончились гаммы. Кстати, меня их научила играть мама, а вовсе не учительница. Не помню уже, как было дело, но в некоторый момент мама обнаружила, что я что-то уже умею, а это - нет.
Сейчас я даже не могу сыграть простой этюд одной рукой. Не помню, как это делается. Однако, история с гаммами имела продолжение. Лет семь назад я замещала урок музыки в каком-то маленьком классе, в четвертом-пятом, не старше. Мне выдали задание по литературе и ключ от кабинета музыки. Примерно пятнадцать минут я читала детям какое-то повествование то ли про колокольчики, то ли еще про что-то синее. И после прочтения мы поговорили на тему текста, я задавала вопросы, они отвечали - то есть мы текст освоили, задание выполнили, а время еще осталось. Их глаза были устремлены в угол. Нет, вообще - на меня, но и в угол. Там стояло пианино и манило. Я представила себе, как оно их притягивает. И что с ним будет, если таки притянет. Они что-то сказали про желание поиграть. Я тогда сказала, что ладно, но играть-то что будем? Никто из них не играл прежде. Тогда я предложила выучить гамму, одну штуку, одной рукой, если получится, то и другой рукой тоже. Ничего, кроме этого, я сама уже давно не умела. Гамму мы учили на столах. Я показала, как двигаются пальцы, какой палец перескакивает и куда заходит, и мы повторяли эту хитрую штуку, пока не освоили. Теперь нам было, с чем идти к пианино. Дети построились в очередь, по очереди садились к инструменту, играли гамму, вставали в конец очереди - и т.д. Пианино выжило, дети были вполне довольны, и, в целом, мы хорошо провели время.
Это был единственный раз, когда мне понадобилось что-то из того музыкального опыта.
Я не хочу противопоставлять меня-учителя той моей учительнице. В конце концов, и я уже не там. Думаю, она без особого желания оказалась наедине с детьми, у нее же было несколько учеников. И она была неспособна к работе с нами. И мне её жаль, потому что была её работа той ещё морокой. Но я-то тоже не "педагогический талант". Разница крошечная. Мне было до них дело. И всё, в общем...
С музыкой у меня отношения специфические, так было всегда, по всей видимости. Мало что люблю, подавляющую часть известных другим мелодий не узнаю, и т.д., и похоже, что слух мой музыкальным всё-таки не назвать. Но, когда была ребенком, считалось, что что-то в музыке всё же слышу. В частности, потому, что танцую скорее под музыку, чем поперек ей. Если кто пытался танцевать поперек музыки, знает, как это сложно.
На этом фоне было взято в прокате пианино, и меня начали учить на нём играть. По разным причинам, не я ходила в музыкальную школу, а учительница музыки к нам домой. Это была молодая женщина, думаю, не более, чем двадцати пяти лет. Помню нетривиальную одежду - джинсы и свитера с шалевыми воротниками, всё какое-то мягкое. Взрослые вокруг одевались иначе. Духи её до сих пор помню. Длинные белые ухоженные руки, длинные ногти, мохнатые волосы - а цвет волос и ногтей не помню, большие глаза, кажется, светлые. И вот несмотря на эту внешнюю мягкость и мохнатость, впечатление она производила отчужденно-холодное. С ней было не поговорить. Мне было десять на момент начала обучения, потребность в диалоге с учителем была огромна, а здесь - её монолог, мой монолог, и ничего другого. Она садилась за инструмент, красиво играла - мне было очевидно, что да, это красивая музыка, более того, это какая-то очень правильная музыка, я так не могу. Она сообщала, что надо делать, как правило, это были какие-то упражнения вроде гамм или играние этюдов, позже - адажио и менуэтов. У произведений были авторы - неизвестные мне фамилии, указанные между названием и самим произведением. Позже прибавились еще рекомендации, как играть. "Торжественно", "оживленно", еще как-то. Я не понимала, о чем эти произведения, кроме того, они казались почти одинаковыми. Я была уверена, что разница между этюдом и адажио в том, что этюд занимает полстраницы, а адажио - целую. Имена авторов не были связаны хоть с какими-то представлениями об этих людях. Как реализовать указание типа "оживленно", я себе не представляла. Учительница, меж тем, интересовалась больше технической стороной дела: попаданием в ноты, соблюдением размера нот, и, главное, тем, чтобы я брала конкретную ноту нужным пальцем, а ни в коем случае не другим. Мы играли какие-то разминочные упражнения, потом пресловутый этюд или другое произведение, я играла и переигрывала, потому что после ошибки же надо начинать сначала. В конце занятия учительница играла какие-то песенные мелодии, я пела нехитрые тексты детских песен. Так проходил час. Она почти дремала во время моей игры, активизируясь лишь в случае ошибки. Те два-три эпизода, когда она удостоила меня похвалы, долго помнились. Замечания забывались из-за избыточности и привычности. Она была, видимо, одарена музыкально, но совершенно не понимала, преподавать - это что делать, и не осознавала, что это, в первую очередь, вопрос контакта, а не техники или самопрезентации. То, что позже я прочитаю у Бернса в книге про Я-концепцию и воспитание, "учитель учит, в первую очередь, кого-то, и только потом - чему-то", было ей неведомо даже интуитивно. Мне же по-детски хотелось нравиться, вызывать симпатию. Хотя бы чтобы со мной нормально общались, а не как в каком-то взрослом учреждении, указаниями, и чтобы на меня непосредственно реагировали, а не сквозь призму извращенно понимаемой "воспитательной задачи" или чего-то вроде того.
Мы не совпали.
Я утратила интерес к занятиям очень быстро. Бессмысленность этого часа, повторявшегося дважды в неделю, нарастала, заниматься между уроками я почти прекратила, но была слишком послушной и даже в чем-то инертной, чтобы сказать "стоп" без явной для родителей причины. Так прошло полтора года. Думаю, моя учительница порядком помучилась со мной - динамики-то не было. Она, на свой лад, всё-таки старалась, я же её обламывала раз за разом. Те же ошибки, тот же замедленный темп, та же маленькая девочка, которая явно не соображает, "не понимает", но за которую платят. Где эта девочка, а где - та великая музыка, которую моя учительница способна была бы сыграть на каком-нибудь концерте и к которой она, вроде как, должна девочку вести.
Однажды фрустрация моей учительницы достигла пика, формальной причиной тому было, что я опять взяла какую-то ноту не тем пальцем, и она закричала на меня. Текст крика забылся, кажется, почти сразу. Она стояла и кричала. Я тоже встала и сказала нечто вроде: "это мой дом. Здесь не надо кричать. Вы будете кричать у себя дома." Мне было 11 лет. Она вылетела из комнаты. Моей маме, в ответ на жалобы, пришлось сказать, что "да, девочка необычная" и "давайте сделаем перерыв". Ничего лучше нельзя было придумать. Так закончились гаммы. Кстати, меня их научила играть мама, а вовсе не учительница. Не помню уже, как было дело, но в некоторый момент мама обнаружила, что я что-то уже умею, а это - нет.
Сейчас я даже не могу сыграть простой этюд одной рукой. Не помню, как это делается. Однако, история с гаммами имела продолжение. Лет семь назад я замещала урок музыки в каком-то маленьком классе, в четвертом-пятом, не старше. Мне выдали задание по литературе и ключ от кабинета музыки. Примерно пятнадцать минут я читала детям какое-то повествование то ли про колокольчики, то ли еще про что-то синее. И после прочтения мы поговорили на тему текста, я задавала вопросы, они отвечали - то есть мы текст освоили, задание выполнили, а время еще осталось. Их глаза были устремлены в угол. Нет, вообще - на меня, но и в угол. Там стояло пианино и манило. Я представила себе, как оно их притягивает. И что с ним будет, если таки притянет. Они что-то сказали про желание поиграть. Я тогда сказала, что ладно, но играть-то что будем? Никто из них не играл прежде. Тогда я предложила выучить гамму, одну штуку, одной рукой, если получится, то и другой рукой тоже. Ничего, кроме этого, я сама уже давно не умела. Гамму мы учили на столах. Я показала, как двигаются пальцы, какой палец перескакивает и куда заходит, и мы повторяли эту хитрую штуку, пока не освоили. Теперь нам было, с чем идти к пианино. Дети построились в очередь, по очереди садились к инструменту, играли гамму, вставали в конец очереди - и т.д. Пианино выжило, дети были вполне довольны, и, в целом, мы хорошо провели время.
Это был единственный раз, когда мне понадобилось что-то из того музыкального опыта.
Я не хочу противопоставлять меня-учителя той моей учительнице. В конце концов, и я уже не там. Думаю, она без особого желания оказалась наедине с детьми, у нее же было несколько учеников. И она была неспособна к работе с нами. И мне её жаль, потому что была её работа той ещё морокой. Но я-то тоже не "педагогический талант". Разница крошечная. Мне было до них дело. И всё, в общем...
Comments